Неточные совпадения
Андреевский, поэт, из адвокатов, недавно читал
отрывки из своей «Книги о смерти» — целую книгу
пишет, — подумай!
С той поры он почти сорок лет жил, занимаясь историей города,
написал книгу, которую никто не хотел издать, долго работал в «Губернских ведомостях», печатая там
отрывки своей истории, но был изгнан из редакции за статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в статье что-то нелестное для себя и зачислила автора в ряды людей неблагонадежных.
— Да, но глубокий, истинный художник, каких нет теперь: последний могикан!..
напишу только портрет Софьи и покажу ему, а там попробую силы на романе. Я записывал и прежде кое-что: у меня есть
отрывки, а теперь примусь серьезно. Это новый для меня род творчества; не удастся ли там?
Впрочем, обе приведенные книги, «Поездка в Якутск» и «
Отрывки о Сибири», дают, по возможности, удовлетворительное понятие о здешних местах и вполне заслуживают того одобрения, которым наградила их публика. Первая из них дала два, а может быть, и более изданий. Рекомендую вам обе, если б вы захотели узнать что-нибудь больше и вернее об этом отдаленном уголке, о котором я как проезжий, встретивший нечаянно остановку на пути и имевший неделю-другую досуга, мог
написать только этот бледный очерк.
Его шероховатый, неметеный слог, грубая манера бросать корноухие, обгрызенные отметки и нежеваные мысли, вдохновил меня как-то в старые годы, и я
написал в подражание ему небольшой
отрывок из «Путевых записок Вёдрина».
Пятнадцать лет тому назад, будучи в ссылке, в одну из изящнейших, самых поэтических эпох моей жизни, зимой или весной 1838 года,
написал я легко, живо, шутя воспоминания из моей первой юности. Два
отрывка, искаженные цензурою, были напечатаны. Остальное погибло; я сам долею сжег рукопись перед второй ссылкой, боясь, что она попадет в руки полиции и компрометирует моих друзей.
Привожу несколько
отрывков из этого письма: «До сех пор я к тебе не
писал…
Пока он
писал, — горячо и быстро, — он сам не замечал этих недостатков, но стоило ему рядом с своими страницами прочитать хоть маленький
отрывок из великих русских творцов, как им овладевало бессильное отчаяние, стыд и отвращение к своему искусству.
В этот вечер он даже не
писал мемуаров. Видя его в таком положении, мы упросили его прочитать еще несколько
отрывков из сочинения «О благовидной администратора наружности»; но едва он успел прочесть: «Я знал одного тучного администратора, который притом отлично знал законы, но успеха не имел, потому что от тука, во множестве скопленного в его внутренностях, задыхался…», как почувствовал новый припадок в желудке и уже в тот вечер не возвращался.
Начать с того, что Александр Иванович сам склонен был к стихотворству и
написал комедию, из которой
отрывки нередко декламировал с жестами; но Аполлон, видимо, стыдился грубого и безграмотного произведения отцовской музы. Зато сам он с величайшим одушевлением декламировал свою драму в стихах под названием: «Вадим Нижегородский». Помню, как, надев шлафрок на опашку, вроде простонародного кафтана, он, войдя в дверь нашего кабинета, бросался на пол, восклицая...
(11) Не имея под руками подлинных записок княгини Дашковой (или Дашкавой, как тогда
писали), я должен был ограничиваться
отрывками из них, переведенными в наших журналах: «Москвитянин», 1842, №№ 1, 2, «Современник», 1845, № 1. В особенности интересен для нас
отрывок, помещенный в «Современнике», потому что в нем рассказывается о назначении княгини директором Академии.
От 26 сентября. «Я тебе еще не
писала, что на днях должно выйти новое сочинение Гоголя, содержание которого неизвестно; оно печатается под величайшим секретом в Петербурге по его поручению; ждем и нетерпеливо, что может оно заключать? У нас же прошли слухи, что будто это
отрывки из его переписки с друзьями, что будто он сжег второй том „Мертвых душ“ и так далее; слухи, по которым должно заключить, что он не совсем в здравом уме, по крайней мере слишком односторонен».
«Я
написал и послал сильный протест к Плетневу, чтобы не выпускал в свет новой книги Гоголя, которая состоит из
отрывков писем его к друзьям и в которой точно есть завещание к целой России, где Гоголь просит, чтобы она не ставила над ним никакого памятника, и уведомляет, что он сжег все свои бумаги.
Без сомнения такой восторженный прием был приготовлен известностью Загоскина: вероятно, пражские литераторы
писали прежде о нем в журналах, а может быть и переводили
отрывки из его сочинений.
Иосафу был сужден несколько иной, более оригинальный, выход. Чтобы лучше познакомиться с его душевным состоянием, я считаю здесь нелишним привести два, три
отрывка из его записок, которые он вел для себя, как бы вроде дневника. Вот что
писал он вскоре после вступления своего на службу...
— «Презрением!» — ответствовала Марфа, изорвала письмо и на
отрывке его
написала ко псковитянам: «Доброму желанию не верим, советом гнушаемся, а без войска вашего обойтися можем».
Я
написал девять
отрывков.
Они не менее истории принесли мне подтверждений, и тем приятнейших, что все описываемые в них безумия делались не за тысячу лет, а совершаются теперь, сейчас, в ту минуту, как я
пишу, и будут совершаться в ту минуту, как вы, любезный читатель, займетесь чтением моего
отрывка.
В предисловии к
отрывкам из дневника Амиеля Толстой, горячо восхваляя этот дневник,
пишет: «В продолжении всех тридцати лет своего дневника Амиель чувствует то, что мы все так старательно забываем, — то, что мы все приговорены к смерти, и казнь наша только отсрочена».
Он
написал и философский трактат в гегельянском духе и стал мне читать из него
отрывки.